... А небо на горизонте всё вспыхивало непрерывными судорогами северного сияния...
- "Ты не сможешь" - осознание, хрупкие спицы из колеса фортуны гнутся, заставляя - услышать.
- "Смогу. Я снял себе пределы.." Человек - да какой там человек! - подросток, с неуловимой горбинкой носа, самый-самый обычный, в сумерках и черт лица-то особо не разглядеть. Только в глазах - одухотворенность, которую никогда, ни на одной сцене, не сыграть, и не подделать. Истино живой.
Ибо ежели не будете, как дети...
Скрип двери. Пятьдесят способов войти в дверь, ну, кто знает? Через порог летит, беззвучно складываясь пополам от хохота, шальной искристый сгусток. Конденсированная, рвущаяся на волю душа ребенка Хаоса. Кувырком, вскидывая голову и дерзко оглядывая пространство - да и Время заодно, чего уж там - смотрит, подымаясь с колен и потирая ушибленное плечо. У стены, напротив картины, на которой - мостки и смутно различимые лес и густой туман над рекой, - пианино. Сесть и сыграть лучшее из всего, что знает. Или не знает.
- "Надолго прощаемся?..." Перо на воде, и гаснут прожектора. Зрители в недоумении - какой нафиг сюр?! Темно-темно синяя гладь озера, солнце уже зашло.. И нестерпимо-белое, ангельское, чуть ли не сияющее перо медленно плывет куда-то в сторону. За кадр.
- "Надолго..." Мы стояли - в разрез, на тонкой нити неопределенностей балансируя, и только поэтому умудрялись остаться в книге Живых. Где-то за твоим плечом ворчит, просыпаясь, багровое облако над вулканом. Цвета смешаны - это я стараюсь. Проглядывание вероятностей - твое.
- "Твоя душа будет когтями скрести по стеклу каждый раз, как, вырвавшись и наперекор воле всех высших сил, ты встретишь кого-нибудь из нас... И это будет вечная боль, ибо Они нас так просто не выпустят.."
- "Я знаю. Но буду встречать и буду знать где-то внутри, что это уже было. Я сыграю в дежа вю с летним дождем - я поддался ему раньше, и он подскажет мне в следующий выход."
.... Беспросветная - анигилирующая в ноль, всепоглощающая нежность в глазах... Не прощаясь - запомнить друг друга. Чтобы узнать в любом бреду, по единому слову, взгляд, жесту, соприкосновению души - сразу и навсегда.
Темнеет... С тихим щелком - новая сцена.
- "Они убьют тебя - убьют ее" - звучит на старой кассете. Переглядываемся.
- "Не убьют, потому что я - это ты, у нас один на двоих голос."
- "Я останусь с тобой - останусь собой. Я выйду на крышу, залитую закатом, и останется только одно - прочесть наши строки. И они уйдут."
- "Ты не приемлешь зла - кроме доброты, и на этом сыграют твой последний вальс."
- "Я не закрываю глаз, особенно во сне."
Тромошить в руках увядшие цветы - банальщина.. Иду в аптеку (улица. Фонарь. Аптека) - и покупаю себе бледно-розовые розы. День (час? вечность? разница?...) - цветы завяли. Не плачу, потому что жалость. Не выкину, потому что искренне и от дущи. Выход - на пальцах расцветают искры, и все обращается в пепел. Они довольны. Пепел - это по-ихнему.
Обернуться в пол-оборота, с последним, нетронутым тлением цветком в волосах. Пламенеюще-красная, с кулак размером - роза, которой не замечали ни они, ни я, пока не пришло время. Шаг вперед, руки в боки - нахально, смеясь, ибо - в душу - литовский народный танец, вызовом всем, кто встанет между мной и моими, которых встречу.
Я не верю в пепел. Мой огонь не сожжет живого.
Суд. Разумеется, фарс, ибо маски - венецианские, аристократические маски с гибельно-точной окраской и пышным плюмажем, - не на судье, и даже не на присяжных - но на подсудимых.
- "Совесть, заткнись.." - безнадежно. - "Не тебе меня судить..."
- "Виновен. Гордыня - грех."
- "Мои слова - моё - я не могу их держать, они жгут руки!!" Незаживающие ожоги ладоней, классика жанра романтического героя, в счет не идут. - "Я прошу помилования - у них, не у вас!!"
- "Подсудимый публично слезно раскаивался" - выводит авторучка (биговская, синяя, совершенно идиотски простая) черными чернилами по белой бумаге. Без чьей-либо помощи. Лист бумаги складывается водной бомбочкой и рушится судье на лысину, копия - самолетиком и в окно, третья копия послушно бредет в несгораемый шкаф. Тишина в зале суда.
- "Никогда, не перед кем, ни в чем, клялся не давать ответа!" - кованой чеканкой стального разлива - звук в затлом вакууме. Звонко. Подсудимый вихрем срывается с места, роскошно-небрежный прыжок на авансцену, и он сбрасывает маску. Их двое: он - и Судьба. Судьба укоризненно смотрит в сторону присяжных, и их сдувает ветром.
- "Оставляю тебя наедине с собой." - Она уходит, оставляя ему детский волчок в память о себе.
Устало прижать палцы к вискам: "Здравствуй, совесть.. Long time no see."
Стать средним. Из года в год, раскладывая сутки на часы и минуты, и затем собирая, склеивая пахучим клеем из детского конструктора, который еще мать нюхать не давала, и ты каждый раз завидовал отцу и брату, которые увлеченно клеили очередную модель самолета. Модели красуются на полке светлого дерева, над стеклянным шкафчиком с посудой. Все тихо и мирно. Со двора доносятся крики детей, там новые качели...
- "Ты никто." - худшее из всего, что только можешь себе сказать.
- "Неправда. Я все еще Жив" - и в ответ смех. Язвительность.
- "Я еще Жив..."
Падая, судорожно схватится рукой за что-то... Медленно открыть глаза. Держится рукой за оголеный телефонный провод, телефон тренькает себе "Турецкое Рондо". Разряд тока не бьет.
- "Кто?..."
..... молчание на проводе....
- "Кто?.... Скажите?!.... "
- ... *тишина. Затем щелчок, и комнату заполняет шум дождя. В раскрытое окно входят, опустив глаза, смущенные смуглянки-тени, кружатся в танце и уходят, оставляя за собой единственную ветку сирени.*
- "Кто же?!.. Верить?!.. В тебя?... Хоть слово скажи.... Я не знаю, не знаю, не знаю..." - жалобно повторять в трубку, словно в истерике. И не хватает времени задуматься, что хуже, не верить или не знать...
Долгие, протяжные гудки - протеже Вечности.
На следующее утро в переходе купить белых цветов, и подарить их первой девушке, которая пройдет мимо. И после - уходить на Арбат, улицами отбрасывая от себя все ненужное, всю мишуру и пыль. Оставить веру в то, что там, на глубине, на дне себя - те пропахшие нафталином бусы родных запахов - холодной ночи под фонарями, спутанной сети листьев под ногами, когда еще в предрассветных сумерках бредешь в метро - что они выведут.
Перекресток.
Сбывшийся - каждой клеточкой, каждым жестом, прошлыми крыльями за спиной, - ждет. Удар по нервам - памятью. Не поднимать глаз - слишком свято. Подойти и несмело коснуться ладони...
- "Я знаю цену слов." Это были первые слова, которые сорвались с губ десятилетнего мальчонки, смотревшего на закат с обрыва реки. В руках он держал тонкую удочку, рыбача исключительно на удачу, хвалёного предзакатного клёва, так много раз обещанного Бродягой, как не бывало. Да и слова, так некстати сорвавшиеся, фантазёр подхватил именно у него же. - "Я знаю цену слов..."
.. А рассказывал Бродяга не много не мало об отдалённом городе, затерянном в песках, в который дорогу указывали одни лишь пронзительные крики птиц пустыни, а жили там странные, неправильные люди. В сумерках они застывали статуями, где их заставал вечерний час Тишины, а с рассветом, при одной-единственной, истончённой ноте, самой высокой из всех, какие брали их варварские флейты - просыпались. Бродяга говорил, что никто не знает, откуда же берется каждое утро тот самый умирающий всплеск звука над песчаными барханами: поэты сравнивали его с рыданием плакальщицы, бьющейся в истерике, детям слышался крик чайки. Циники хмурили брови и презрительно бросали "скрип несмазанной двери". Сам Бродяга называл это место "Город Статуй", и говорил, что бродить там по ночам - не всякий выдержит..
Солнце село и прожорливые комары (каждая скотинка жить хочит, говорила матушка, пришибая очередную "скотинушку" полотенцем) окончательно обнаглев, садились прямо на нос и заглядывали мальчонке в глаза: "Ну? Что ты будешь делать, если я тебя укушу?" Наконец, подхватив ведро и удочку, юный рыболов понесся домой...
Пылит под ногами дорога, и яркое, яркое, дерзкое солнце жжёт кожу потемневших от загара плеч.. Соскальзывает лямка вещмешка, и тут же автоматически дёргается вверх плечо - поправить. Воин, солдат, призванный в столицу, в толпе себе подобных, отмеряет километры и километры светло-песчаной дороге. Ему какие-то девятнадцать лет - призывник. И мерещится, что вот-вот выплывут из-за угла все фигурные, все нереальные, висящие в воздухе башенки и затейливые минареты того, тайного города. Кстати, мать перед смертью рассказывала, что никто, кроме тебя, не видел никакого Бродяги. А ты всё веришь в Город и всё гадаешь, что же будит статуи на рассвете... Но нет, ничего не происходит, и в положенный срок в головной колонне кричат: "Столица на горизонте", и больше ты не помнишь из этого пыльного дня, в который резко втёрся запах дороги и пота, ничего. И сразу же: казармы, подьём с утра, бесконечные зарядки и своя койка. Ещё два года.
... А потом внезапно закрутилось, завертелось, и уже каменеет мир вокруг, и на последнем дыхании из холодных мраморных губ звучит треклятая флейта. И всё застыло. Девушка, сидящая на камнях и зорко вглядывающаяся в даль - и у ног её бард с тростниковой флейтой. И всё из камня...
2.
Ты не помнишь, как ты нашёл свой город, единственный, звавший тебя, по первым зыбким очертаниям узнанный и признанный, город неправильного камня, город каменеющих фениксов, город статуй.. Зато намертво выучил переулки и крик матерей, и азартный вой игравших на улице мальчишек, и вечернее окаменение, - и сильнее всех остальных не давал тебе покоя тот пронзительный крик-рыдание, будивший статуи с утра. "Это сердце города поёт" - говорил ты, вышагивая с бубном, негромко гудевшим в такт ритмике движений, по ночной площади. С каждым разом рассвет заставал тебя всё ближе и ближе к источнику звука. Невидимая флейта, на которой играл, казалось, сам воздух, скрывалась в западной, более старой и от того запущенной части города.
И вот - нашёл.
Девушка, игравшая на флейте.
Рассвет сходит нежной розоватой пеленой на стены домов, и окутывает её фигуру облаком.. И звучит, бьётся плачем песнь единственной среди многих смертных: "Вставайте, люди!.. Я знаю, что вы живые!..." На твои вопросы о бессмертии она только смеялась, по-детски невинно поводя плечом. Обожала гулять по крышам ночью, простая, простоволосая и чистая, как сами звуки утренней мелодии.
Вы ушли из города. Вместе. А на третью ночь, когда она по привычке на рассвете попыталась пробудить хоть кого-нибудь... окаменела. Сама.
Ты ходил с флейтой в её родной город - там не осталось людей, а статуям уже не сойти со своих мест.
Ты ходил с ней ко всем святым источникам Востока и из-за тебя сложилась легенда о Пигмалеоне - тебя и прозывали созвучно, "упрямый безумец", - о скульпторе, влюбившемся в своё творение. Только история умалчивала, что творением твоих рук была лишь окаменелость девушки, а влюбиться ты успел раньше.
Ты ходил по всем забытым оазисам пустыни со своей горестной ношей, по всем кладбищам в поисках ведьм, по всем церквям...
Бесполезно.
И в девятую злосчастную весну, вернувшись в тот же город, усадив спавшую, окаменелую, на камни у ворот, ты играл, как никогда в жизни..
"Вы мертвы" - рыдала флейта. - "Вы мертвы с тех пор, как окаменела она.. Сердце Города обратилось в камень, и по камню проливать остальным каменным сердцам медленные горькие слёзы дождя.. Вы мертвы и не восстанете боле, и вина в этом только моя.. Я пришёл назад с Сердцем Города - а она беззвучна.." И когда из мраморных губ родился и, задрожав, растаял в воздухе последний всхлип, последняя нота, время в Городе остановилось.
3.
Годы прошли. Город стал новой столицей Империи, статуи разобрали.. Только двое безмолвных стражей у ворот остались, и по весне им по традиции вили венки.
- "Сгнила" - мрачно усмехнувшись, констатировал факт Бродяга, с небрежной ловкостью выхватив из рук статуи юноши флейту. Воровато огляделся, поднося её к губам - "Хотя.."
.... и недоверчивая трель повисла в остром ночном воздухе, пометавшись по переулкам и не найдя цели.
- "Точно сгнила" - исполнив популярную в то время мелодию, подтвердил он, чуть погодя и спрятал бесполезный музыкальный инструмент в заплечную сумку. Почесал скулу. И, жалко скривившись, как от головной боли, помахал рукой двум силуэтам, уходившим по дороге на Аиль. - "Только дети поймут. Да нет, что я, и дети не поймут... Теперь на ней только крыс приманивать.."
А чуть позже Градопровитель проклнёт невежу, который посмел украсть бесценные статуи, символ Города. И приблизительно в то же время заплачут родители города Гамельна. Пой, флейта!...
А давайте искать Грааль, пойдемте?.. Каждый у себя, вокруг дома, многоэтажки, на соседней лестнице, на старенькой, растащенной до брёвен, детской площадке, по знакомым площадям, на которых толпятся весенние тени. Верба распускается скоро, верба, нежные пушистые почки.. может, и Грааль где-то рядом? Чёрт его знает, далась человечеству эта Чаша, третье тысячелетие найти не могут - но ведь ищут же, песни до сих пор поют... пойдёмте искать Грааль, ну пойдёмте! Неужели всех надо дёргать за рукава и требовательно заглядывать в глаза, чтобы вы остановились и поискали его хотя бы пять минут, хоть где, хоть в собственном выцветшем рюкзаке?!.. Пойдёмте, люди... Весна приходит, давайте все по чуть-чуть его копать? Весна же.. Мать-и-мачеха вокруг заржавелого люка на пригорке, под вешним солнышком, земля ещё от талого снега мокрая..
Я - знаю - эти листья. Мягко шуршащие под ногами, своими хрупкими, высохшими острыми краями цепляющиеся за подол платья, серо-багровые, пожухлые.. На тропинках никого, бродит ветер, пытается поднять остатки листопада. Мосты через мелкие, искристо-чистые речушки - замешелый камень, который тщетно пытаться согреть узкими ладонями. Ровные ряды гладких брусьев, уложенные в идеальном порядке, с лёгким узором по боку, мокрый, светло-серый песок и камушки у берега, лилии... И никого. Они все ушли...
Взметнулась цепь облетевших листьев меллорна, скрипнули где-то вдалеке старые ворота.. Мерно качаются последние ступени веревочной лестницы, что свисает с одного из деревьев. Всё поистёрто, забыто, заброшенно... Запах запустения. И - чистота, яркая, как редкий солнечный луч в просвете тёмно-серых туч, клубящихся в небе. Здесь больше не играют дети... Здесь несколько тысяч лет больше не было детей... Отсюда ушли раз и навсегда. Только ветер пытается шевельнуть качели и открывает дивные узорчатые окна, все в цветной мозаике, в доме Владык. И трава всё ещё мокрая, в капельках росы... Лес в неисбытной тоске по ушедшим.
-
-
01.04.2005 в 08:46... А небо на горизонте всё вспыхивало непрерывными судорогами северного сияния...
- "Ты не сможешь" - осознание, хрупкие спицы из колеса фортуны гнутся, заставляя - услышать.
- "Смогу. Я снял себе пределы.." Человек - да какой там человек! - подросток, с неуловимой горбинкой носа, самый-самый обычный, в сумерках и черт лица-то особо не разглядеть. Только в глазах - одухотворенность, которую никогда, ни на одной сцене, не сыграть, и не подделать. Истино живой.
Ибо ежели не будете, как дети...
Скрип двери. Пятьдесят способов войти в дверь, ну, кто знает? Через порог летит, беззвучно складываясь пополам от хохота, шальной искристый сгусток. Конденсированная, рвущаяся на волю душа ребенка Хаоса. Кувырком, вскидывая голову и дерзко оглядывая пространство - да и Время заодно, чего уж там - смотрит, подымаясь с колен и потирая ушибленное плечо. У стены, напротив картины, на которой - мостки и смутно различимые лес и густой туман над рекой, - пианино. Сесть и сыграть лучшее из всего, что знает. Или не знает.
- "Надолго прощаемся?..." Перо на воде, и гаснут прожектора. Зрители в недоумении - какой нафиг сюр?! Темно-темно синяя гладь озера, солнце уже зашло.. И нестерпимо-белое, ангельское, чуть ли не сияющее перо медленно плывет куда-то в сторону. За кадр.
- "Надолго..." Мы стояли - в разрез, на тонкой нити неопределенностей балансируя, и только поэтому умудрялись остаться в книге Живых. Где-то за твоим плечом ворчит, просыпаясь, багровое облако над вулканом. Цвета смешаны - это я стараюсь. Проглядывание вероятностей - твое.
- "Твоя душа будет когтями скрести по стеклу каждый раз, как, вырвавшись и наперекор воле всех высших сил, ты встретишь кого-нибудь из нас... И это будет вечная боль, ибо Они нас так просто не выпустят.."
- "Я знаю. Но буду встречать и буду знать где-то внутри, что это уже было. Я сыграю в дежа вю с летним дождем - я поддался ему раньше, и он подскажет мне в следующий выход."
.... Беспросветная - анигилирующая в ноль, всепоглощающая нежность в глазах... Не прощаясь - запомнить друг друга. Чтобы узнать в любом бреду, по единому слову, взгляд, жесту, соприкосновению души - сразу и навсегда.
Темнеет... С тихим щелком - новая сцена.
- "Они убьют тебя - убьют ее" - звучит на старой кассете. Переглядываемся.
- "Не убьют, потому что я - это ты, у нас один на двоих голос."
- "Я уйду дальше, чем смогут нагнать."
- "Не смей терять себя!" - ледяное острие приказа. Отсвечивает красное "Exit".
- "Я останусь с тобой - останусь собой. Я выйду на крышу, залитую закатом, и останется только одно - прочесть наши строки. И они уйдут."
- "Ты не приемлешь зла - кроме доброты, и на этом сыграют твой последний вальс."
- "Я не закрываю глаз, особенно во сне."
Тромошить в руках увядшие цветы - банальщина.. Иду в аптеку (улица. Фонарь. Аптека) - и покупаю себе бледно-розовые розы. День (час? вечность? разница?...) - цветы завяли. Не плачу, потому что жалость. Не выкину, потому что искренне и от дущи. Выход - на пальцах расцветают искры, и все обращается в пепел. Они довольны. Пепел - это по-ихнему.
Обернуться в пол-оборота, с последним, нетронутым тлением цветком в волосах. Пламенеюще-красная, с кулак размером - роза, которой не замечали ни они, ни я, пока не пришло время. Шаг вперед, руки в боки - нахально, смеясь, ибо - в душу - литовский народный танец, вызовом всем, кто встанет между мной и моими, которых встречу.
Я не верю в пепел. Мой огонь не сожжет живого.
Суд. Разумеется, фарс, ибо маски - венецианские, аристократические маски с гибельно-точной окраской и пышным плюмажем, - не на судье, и даже не на присяжных - но на подсудимых.
- "Совесть, заткнись.." - безнадежно. - "Не тебе меня судить..."
- "Виновен. Гордыня - грех."
- "Мои слова - моё - я не могу их держать, они жгут руки!!" Незаживающие ожоги ладоней, классика жанра романтического героя, в счет не идут. - "Я прошу помилования - у них, не у вас!!"
- "Подсудимый публично слезно раскаивался" - выводит авторучка (биговская, синяя, совершенно идиотски простая) черными чернилами по белой бумаге. Без чьей-либо помощи. Лист бумаги складывается водной бомбочкой и рушится судье на лысину, копия - самолетиком и в окно, третья копия послушно бредет в несгораемый шкаф. Тишина в зале суда.
- "Никогда, не перед кем, ни в чем, клялся не давать ответа!" - кованой чеканкой стального разлива - звук в затлом вакууме. Звонко. Подсудимый вихрем срывается с места, роскошно-небрежный прыжок на авансцену, и он сбрасывает маску. Их двое: он - и Судьба. Судьба укоризненно смотрит в сторону присяжных, и их сдувает ветром.
- "Оставляю тебя наедине с собой." - Она уходит, оставляя ему детский волчок в память о себе.
Устало прижать палцы к вискам: "Здравствуй, совесть.. Long time no see."
Стать средним. Из года в год, раскладывая сутки на часы и минуты, и затем собирая, склеивая пахучим клеем из детского конструктора, который еще мать нюхать не давала, и ты каждый раз завидовал отцу и брату, которые увлеченно клеили очередную модель самолета. Модели красуются на полке светлого дерева, над стеклянным шкафчиком с посудой. Все тихо и мирно. Со двора доносятся крики детей, там новые качели...
- "Ты никто." - худшее из всего, что только можешь себе сказать.
- "Неправда. Я все еще Жив" - и в ответ смех. Язвительность.
- "Я еще Жив..."
Падая, судорожно схватится рукой за что-то... Медленно открыть глаза. Держится рукой за оголеный телефонный провод, телефон тренькает себе "Турецкое Рондо". Разряд тока не бьет.
- "Кто?..."
..... молчание на проводе....
- "Кто?.... Скажите?!.... "
- ... *тишина. Затем щелчок, и комнату заполняет шум дождя. В раскрытое окно входят, опустив глаза, смущенные смуглянки-тени, кружатся в танце и уходят, оставляя за собой единственную ветку сирени.*
- "Кто же?!.. Верить?!.. В тебя?... Хоть слово скажи.... Я не знаю, не знаю, не знаю..." - жалобно повторять в трубку, словно в истерике. И не хватает времени задуматься, что хуже, не верить или не знать...
Долгие, протяжные гудки - протеже Вечности.
На следующее утро в переходе купить белых цветов, и подарить их первой девушке, которая пройдет мимо. И после - уходить на Арбат, улицами отбрасывая от себя все ненужное, всю мишуру и пыль. Оставить веру в то, что там, на глубине, на дне себя - те пропахшие нафталином бусы родных запахов - холодной ночи под фонарями, спутанной сети листьев под ногами, когда еще в предрассветных сумерках бредешь в метро - что они выведут.
Перекресток.
Сбывшийся - каждой клеточкой, каждым жестом, прошлыми крыльями за спиной, - ждет. Удар по нервам - памятью. Не поднимать глаз - слишком свято. Подойти и несмело коснуться ладони...
- "Я же говорил, что мы встретимся..."
-
-
01.04.2005 в 08:47- "Я знаю цену слов." Это были первые слова, которые сорвались с губ десятилетнего мальчонки, смотревшего на закат с обрыва реки. В руках он держал тонкую удочку, рыбача исключительно на удачу, хвалёного предзакатного клёва, так много раз обещанного Бродягой, как не бывало. Да и слова, так некстати сорвавшиеся, фантазёр подхватил именно у него же. - "Я знаю цену слов..."
.. А рассказывал Бродяга не много не мало об отдалённом городе, затерянном в песках, в который дорогу указывали одни лишь пронзительные крики птиц пустыни, а жили там странные, неправильные люди. В сумерках они застывали статуями, где их заставал вечерний час Тишины, а с рассветом, при одной-единственной, истончённой ноте, самой высокой из всех, какие брали их варварские флейты - просыпались. Бродяга говорил, что никто не знает, откуда же берется каждое утро тот самый умирающий всплеск звука над песчаными барханами: поэты сравнивали его с рыданием плакальщицы, бьющейся в истерике, детям слышался крик чайки. Циники хмурили брови и презрительно бросали "скрип несмазанной двери". Сам Бродяга называл это место "Город Статуй", и говорил, что бродить там по ночам - не всякий выдержит..
Солнце село и прожорливые комары (каждая скотинка жить хочит, говорила матушка, пришибая очередную "скотинушку" полотенцем) окончательно обнаглев, садились прямо на нос и заглядывали мальчонке в глаза: "Ну? Что ты будешь делать, если я тебя укушу?" Наконец, подхватив ведро и удочку, юный рыболов понесся домой...
Пылит под ногами дорога, и яркое, яркое, дерзкое солнце жжёт кожу потемневших от загара плеч.. Соскальзывает лямка вещмешка, и тут же автоматически дёргается вверх плечо - поправить. Воин, солдат, призванный в столицу, в толпе себе подобных, отмеряет километры и километры светло-песчаной дороге. Ему какие-то девятнадцать лет - призывник. И мерещится, что вот-вот выплывут из-за угла все фигурные, все нереальные, висящие в воздухе башенки и затейливые минареты того, тайного города. Кстати, мать перед смертью рассказывала, что никто, кроме тебя, не видел никакого Бродяги. А ты всё веришь в Город и всё гадаешь, что же будит статуи на рассвете... Но нет, ничего не происходит, и в положенный срок в головной колонне кричат: "Столица на горизонте", и больше ты не помнишь из этого пыльного дня, в который резко втёрся запах дороги и пота, ничего. И сразу же: казармы, подьём с утра, бесконечные зарядки и своя койка. Ещё два года.
... А потом внезапно закрутилось, завертелось, и уже каменеет мир вокруг, и на последнем дыхании из холодных мраморных губ звучит треклятая флейта. И всё застыло. Девушка, сидящая на камнях и зорко вглядывающаяся в даль - и у ног её бард с тростниковой флейтой. И всё из камня...
2.
Ты не помнишь, как ты нашёл свой город, единственный, звавший тебя, по первым зыбким очертаниям узнанный и признанный, город неправильного камня, город каменеющих фениксов, город статуй.. Зато намертво выучил переулки и крик матерей, и азартный вой игравших на улице мальчишек, и вечернее окаменение, - и сильнее всех остальных не давал тебе покоя тот пронзительный крик-рыдание, будивший статуи с утра. "Это сердце города поёт" - говорил ты, вышагивая с бубном, негромко гудевшим в такт ритмике движений, по ночной площади. С каждым разом рассвет заставал тебя всё ближе и ближе к источнику звука. Невидимая флейта, на которой играл, казалось, сам воздух, скрывалась в западной, более старой и от того запущенной части города.
И вот - нашёл.
Девушка, игравшая на флейте.
Рассвет сходит нежной розоватой пеленой на стены домов, и окутывает её фигуру облаком.. И звучит, бьётся плачем песнь единственной среди многих смертных: "Вставайте, люди!.. Я знаю, что вы живые!..." На твои вопросы о бессмертии она только смеялась, по-детски невинно поводя плечом. Обожала гулять по крышам ночью, простая, простоволосая и чистая, как сами звуки утренней мелодии.
Вы ушли из города. Вместе. А на третью ночь, когда она по привычке на рассвете попыталась пробудить хоть кого-нибудь... окаменела. Сама.
Ты ходил с флейтой в её родной город - там не осталось людей, а статуям уже не сойти со своих мест.
Ты ходил с ней ко всем святым источникам Востока и из-за тебя сложилась легенда о Пигмалеоне - тебя и прозывали созвучно, "упрямый безумец", - о скульпторе, влюбившемся в своё творение. Только история умалчивала, что творением твоих рук была лишь окаменелость девушки, а влюбиться ты успел раньше.
Ты ходил по всем забытым оазисам пустыни со своей горестной ношей, по всем кладбищам в поисках ведьм, по всем церквям...
Бесполезно.
И в девятую злосчастную весну, вернувшись в тот же город, усадив спавшую, окаменелую, на камни у ворот, ты играл, как никогда в жизни..
"Вы мертвы" - рыдала флейта. - "Вы мертвы с тех пор, как окаменела она.. Сердце Города обратилось в камень, и по камню проливать остальным каменным сердцам медленные горькие слёзы дождя.. Вы мертвы и не восстанете боле, и вина в этом только моя.. Я пришёл назад с Сердцем Города - а она беззвучна.." И когда из мраморных губ родился и, задрожав, растаял в воздухе последний всхлип, последняя нота, время в Городе остановилось.
3.
Годы прошли. Город стал новой столицей Империи, статуи разобрали.. Только двое безмолвных стражей у ворот остались, и по весне им по традиции вили венки.
- "Сгнила" - мрачно усмехнувшись, констатировал факт Бродяга, с небрежной ловкостью выхватив из рук статуи юноши флейту. Воровато огляделся, поднося её к губам - "Хотя.."
.... и недоверчивая трель повисла в остром ночном воздухе, пометавшись по переулкам и не найдя цели.
- "Точно сгнила" - исполнив популярную в то время мелодию, подтвердил он, чуть погодя и спрятал бесполезный музыкальный инструмент в заплечную сумку. Почесал скулу. И, жалко скривившись, как от головной боли, помахал рукой двум силуэтам, уходившим по дороге на Аиль. - "Только дети поймут. Да нет, что я, и дети не поймут... Теперь на ней только крыс приманивать.."
А чуть позже Градопровитель проклнёт невежу, который посмел украсть бесценные статуи, символ Города. И приблизительно в то же время заплачут родители города Гамельна. Пой, флейта!...
-
-
01.04.2005 в 09:49Where, oh, where could it be?... (c)
А давайте искать Грааль, пойдемте?.. Каждый у себя, вокруг дома, многоэтажки, на соседней лестнице, на старенькой, растащенной до брёвен, детской площадке, по знакомым площадям, на которых толпятся весенние тени. Верба распускается скоро, верба, нежные пушистые почки.. может, и Грааль где-то рядом? Чёрт его знает, далась человечеству эта Чаша, третье тысячелетие найти не могут - но ведь ищут же, песни до сих пор поют... пойдёмте искать Грааль, ну пойдёмте! Неужели всех надо дёргать за рукава и требовательно заглядывать в глаза, чтобы вы остановились и поискали его хотя бы пять минут, хоть где, хоть в собственном выцветшем рюкзаке?!.. Пойдёмте, люди... Весна приходит, давайте все по чуть-чуть его копать? Весна же.. Мать-и-мачеха вокруг заржавелого люка на пригорке, под вешним солнышком, земля ещё от талого снега мокрая..
"Вставай, ты убит..."
Пойдём искать Грааль?...
-
-
01.04.2005 в 09:50Я - знаю - эти листья. Мягко шуршащие под ногами, своими хрупкими, высохшими острыми краями цепляющиеся за подол платья, серо-багровые, пожухлые.. На тропинках никого, бродит ветер, пытается поднять остатки листопада. Мосты через мелкие, искристо-чистые речушки - замешелый камень, который тщетно пытаться согреть узкими ладонями. Ровные ряды гладких брусьев, уложенные в идеальном порядке, с лёгким узором по боку, мокрый, светло-серый песок и камушки у берега, лилии... И никого. Они все ушли...
Взметнулась цепь облетевших листьев меллорна, скрипнули где-то вдалеке старые ворота.. Мерно качаются последние ступени веревочной лестницы, что свисает с одного из деревьев. Всё поистёрто, забыто, заброшенно... Запах запустения. И - чистота, яркая, как редкий солнечный луч в просвете тёмно-серых туч, клубящихся в небе. Здесь больше не играют дети... Здесь несколько тысяч лет больше не было детей... Отсюда ушли раз и навсегда. Только ветер пытается шевельнуть качели и открывает дивные узорчатые окна, все в цветной мозаике, в доме Владык. И трава всё ещё мокрая, в капельках росы... Лес в неисбытной тоске по ушедшим.
___________
Ну как они посмели?!...